Акинфий вызвал на ковер Митрофана и подробно допросил его о новом воеводе. Дед выложил обо мне всю подноготную и присовокупил к ним свои домыслы и подозрения. Возможно, Акинфий и не стал встревать в отношения между Пелагеей и пришедшим неизвестно откуда странным воеводой, если бы не богатые трофеи, захваченные у боярина Путяты. Видимо купец решил погреть руки на чужом добре и начал стращать Пелагею мною. То, что я зарежу боярыню вместе с детьми ради этого богатства, не подлежало даже сомнению, и боярыня под давлением родственника собственноручно написала на меня донос думному дьяку в 'Разбойную избу'. Митрофан лично присутствовал при написании этой бумаги и рассказал, что самозванство было самым малым преступлением, в котором меня обвиняли.
Такой поворот событий стал для меня настоящим шоком, и я с трудом удержался, чтобы не прибить деда, приложившего свою руку к свалившейся на меня беде. Однако злоба не лишила меня разума, и я удержался от расправы над Митрофаном, который на самом деле не был ни в чем виноват. Если взглянуть на произошедшее непредвзято, то другого финала в моей карьере воеводы не могло быть в принципе, слишком моя личность выбивалась из привычной картины мира и по мою душу обязательно пришли. Мне деда благодарить за предупреждение нужно, а не винить во всех бедах, иначе взяли бы меня тепленьким, а так у меня появился шанс спасти свою шкуру.
– Прости меня Митрофан, погорячился я. Спасибо тебе за правду! – сказал я, отпуская дедову рубаху.
– Да чего уж тут, дело житейское. Ты меня тоже прости Алексашка, не со зла я. У меня семья, внуки, а боярского слова ослушаться я не мог.
– Да понимаю я, что ты человек подневольный, только не знаю, куда мне бежать, вот и взбесился! Что посоветуешь?
– В Новгород тебе уходить надо. Ты муж ученый и многими тайными знаниями обладаешь. Там тебе место найдется. А в Псков не ходи. Не знаю, правда ли то, что ты сын боярина Томилина, только его брательник Кирилл тебя не признает и объявит самозванцем. Знаю я этого нехристя, он за резану удавится, а за братово наследство и мать родную продаст!
– Спасибо дед за совет и предупреждение. Пойду думать, что делать дальше, – сказал я и ушел к себе в комнату.
После такого поворота судьбы заснуть было невозможно, а поэтому мне всю ночь пришлось обдумывать способы, как избежать дыбы в 'Разбойной избе'. К утру план спасения в основном сложился в моей голове, и теперь оставалось претворить его в жизнь. План был простой, но требовал тщательной и незаметной подготовки. На все про все я выделил себе три дня и сразу с утра приступил к его выполнению.
Никаких изменений в привычный распорядок дня я вносить не стал, а только озадачил десятников подготовкой дружины к конному выезду, чтобы якобы начать тренировки перед княжеским смотром в Москве. Этот приказ ни у кого не вызвал подозрений и личный состав занялся подготовкой лошадей к походу. На следующий день был назначен строевой смотр, с осмотром оружия и доспехов, а также исправности конной экипировки. Выезд на учения был намечен на послезавтра, поэтому я приказал кузнецам перековать лошадей, чтобы не возникало проблем в дороге. Воспользовавшись этим формальным поводом, я закрылся в оружейной комнате и снял с Дефендеров бойки и фиксаторы барабанов. Внешне оружие выглядело исправным, но стрелять из ружей стало невозможно. Братья Лютые по моему приказу упаковали все наличные боеприпасы в переметные сумы и вынесли из оружейки в мою комнату. Боеспособное оружие осталось только у караула, но эту проблему я собирался решить перед самым бегством из усадьбы.
Закончив диверсию, я созвал на совет свою гвардию и рассказал о сложившейся ситуации, а также о планах побега. Конечно, расставаться с безбедной жизнью в боярской усадьбе ни у кого желания не было, но все шестеро гвардейцев решили последовать за своим командиром. Каждый из бойцов прекрасно понимал, что другого выхода у них нет, и их первыми потащат на дыбу, как приближенных самозванца. Озвучив свой план, я поставил каждому из бойцов индивидуальную задачу, а затем мы обговорили возможные варианты развития событий. Моя жизнь была дорога мне как память, поэтому я приказал жестко подавлять любые попытки сопротивления и в случае необходимости стрелять на поражение, невзирая на лица и звания.
К вечеру все приготовления были закончены, и мы отправились спать, чтобы встретить завтрашний день полными сил. Как ни странно, но заснул я как убитый и проспал до команды подъем, хотя обычно просыпался раньше. Видимо, когда все пути к отступлению оказались отрезанными, бояться стало глупо, и нервотрепка закончилась. После завтрака моя гвардия оседлала верховых и заводных лошадей, а затем собралась у ворот усадьбы, делая вид, что занимается подготовкой к смотру. Остальной личный состав дружины в это время находился в казарме и зубрил устав. Все было готово к побегу и дальше тянуть с побегом стало опасно, поэтому я, одевшись по-походному, отправился к Пелагее.
Боярыня только что встала с постели и была неодета, и приказала, чтобы я пришел позже. Однако воевода, наплевав на приказ, выгнал из горницы дворовых девок и без спроса вошел в опочивальню.
– Ты чего это себе позволяешь, холоп! Я приказала тебе меня не беспокоить, или на конюшню захотел? Так я быстро тебя туда налажу! Эй, люди!!!- буквально взвилась боярыня от такой наглости.
– Не ори Пелагея, голос сорвешь! Я проститься пришел, не увидимся мы больше.
– Как не увидимся? – обомлела боярыня.
– Да вот так. Я думал, что у нас с тобой будет любовь и понимание, а ты на меня в навет в Москву настрочила. Вот поэтому мы должны с тобою расстаться.